"ОСТАНОВИТЬ ДОЖДЬ"

отрывок из повести

Случилось это пять лет назад, — начал мой сосед, — летом, в июле, двадцать восьмого числа... Я эту цифру хорошо помню, потому что у дочери день рождения как раз. Я тогда извозом себе на жизнь зарабатывал, таксо-вал. А в то утро у меня хороший заказ образовался, попросил меня клиент отвезти его за город, километров за семьдесят, в деревушку одну, Заовражье называется. Я, конечно, обрадовался от городской гари да пробок отъехать, а потом деньги хорошие. Довез я его до места, деньги получил, как договаривались, и двинул обратно. Еду, чуть не пою от радости, уж больно удачный день получился, с утра уже и в аэропорт успел сгонять, и клиента отвезти. В общем, время — еще двенадцати нет, а я уже заработал себе и на хлеб с маслом, и на икорку сверху. Тут, приспичило мне по малой нужде, ну, остановился на обочине и побежал в лес за кустик. А как вышел из-за куста, смотрю, благодать какая! Солнце сквозь деревья золотыми пятнами пробивается, паутинки вспыхивают и дрожат под ветерком легким, и пахнет так... смолой разогретой да мхом, да малиной, да еще бог знает чем! Ну, думаю, чего мне в город торопиться, дочка нас с женой только к вечеру ждет, дай погуляю по лесу, воздухом подышу. Так вот, иду себе по тропинке, жизни радуюсь, красотой леса любуюсь, вдруг, словно свет кто выключил, темно стало, как в погребе. Глянул я на небо, а там туча чернильной синевой наливается, и ветерок стих, замерло все в лесу, только наверху, в темноте, что-то ворчит да потрескивает. Вот те на! Откуда же взялось такое? Только что ведь солнце было! Повернул я вроде обратно, да не успел и пары шагов сделать, как засверкало, загремело вокруг, а из чернильного брюха полился такой шквал воды, что в момент промок я до нитки. А тут еще и ветер по новой взялся, да не ветер, а ураган целый, деревья раскачивает, крутит, весь лес так и стонет. А сосна старая рядом со мной вдруг трещать начала, а потом и вовсе валиться стала. Тут страх такой меня разобрал, что сиганул я в сторону и, как заяц, стрекача задал! Бегу неведомо куда, а вокруг все трещит, гремит, трясется. Спрятался я, наконец, под елку, стою, зажмурившись. Вот тебе и природа, думаю, упаси и сохрани! Уж и не знаю, сколько бушевало, да только стала уходить гроза, ветер ослабел, ливень перешел в мелкий дождь, а затем и совсем стих. Приоткрыл я глаза и ахнул, столько деревьев повалило да покорежило! Чудом пронесло меня с моей елочкой! Ну, поспешил я обратно, ведь ни одной сухой нитки на мне не осталось. Поспешить-то я поспешил, да только лес-то весь завален, где перелезать, где подлезать, а где и обходить нужно. И вроде в ту сторону двигаюсь, откуда пришел, да только никак что-то не показывается обочина и просвета не видно. Засомневался я, а туда ли продираюсь, уж больно сильно ураган лес поменял! Может, мне совсем в другую сторону надо! Полез я тогда на дерево, а сам на себя злюсь дальше некуда. Вот, думаю, придурок, погулять ему захотелось, воздухом подышать! На, дыши теперь, хоть обдышись! Залез я высоко, как мог, и вроде будто просвет увидел, да только совсем с другой стороны. Ну, полез я сквозь бурелом в том направлении, что с дерева увидел, да только через час меня паника охватывать стала, не видно нигде просвета, хоть ты тресни! Да и смеркаться, похоже, начало. Сел я на поваленное дерево, и даже затрясло меня всего. Что ж теперь делать-то? Как же мне, дураку, выбраться отсюда? А лес кругом чужой, темный, ни одной тропинки не видно. Посидел я так немного и снова полез сквозь бурелом, ведь должен же я куда-нибудь выйти, здесь ведь вся округа дачными поселками утыкана, сколько раз клиентов возил. Ну, лезу я себе, лезу, дороги не разбираю, во рту все пересохло, сердце к горлу подкатывает, сил уже нет никаких, а под ногами вдруг что-то хлюпать начало, да запружинила как будто земля, не иначе в болото забрел. Ну, все, думаю, пропал, пропал по-настоящему! И так мне худо стало, что завыл я от отчаяния, словно волк завыл! Вдруг слышу, словно мне в ответ кто воет, а потом и лай услыхал собачий! Побрел я из последних сил в том направлении, откуда лай слышался, и вышел на открытое место. Впереди поле с шалашами, а на пригорке дом виднеется, а за домом отблеск большого костра, и тени людей мелькают. Поселок, наконец! Дошел! Вот он, рукой подать, да только ноги-то меня уже не слушаются, хочу кричать, а голоса нет. Вот это погулял! Подкосились у меня ноги, упал я и пополз, но только поплыло у меня все перед глазами и больше ничего не помню...

Очнулся я оттого, что гудит у меня кто-то над ухом, глаза открыл, лежу я посреди высокой травы с синими цветками, а между ними шмель здоровый такой летает. А небо надо мной синее, без единого облачка, и солнышко из-за леса поднимается, утро уже. Ну, думаю, это получается, всю ночь я здесь провалялся, словно бревно. Попробовал приподняться и даже застонал, так меня болью пронзило, ощущение такое, словно били меня весь день, ни одного живого места нет. Встал я кое-как, поплелся к дому, что на пригорке. Подошел, смотрю, дом какой-то странный, словно игрушечный, крыша почти на земле лежит, а под ней маленькие оконца, такие маленькие, что ребенок не пролезет. Рядом с домом вроде как огород, а в нем, вижу, мужик копошится.

— Эй, — говорю, — командир! День добрый!

Он от моего голоса чуть не подпрыгнул, повернулся и уставился на меня, как на привидение. А из дома второй мужик высунулся и тоже глаза вытаращил.

— Извините, мужики, если что не так! Заблудился я, весь день вчера по лесу черт водил, насилу к вам вышел.

Ну, и двинулся я к ним, а они от меня пятиться начали.

— Да, вы чего, — говорю, — мужики! Поселок тут у вас недалеко. Заовражье, слыхали?

Мужики замерли, смотрят на меня во все глаза и ни гу-гу, словно немые. Присмотрелся я к ним, а они тоже странно как-то выглядят, бороды у них до пупа, одеты во что-то, похожее на мешки для картошки, а на ногах обувь не обувь, вроде как подошва к ногам веревкой привязана. Что за люди такие, непонятно! Может, конечно, работники, дачу какому-нибудь богатому человеку строят.

— Слышь, — говорю, — мужики, вы мне только скажите, как ваш поселок называется и где здесь бли жайшая станция?

Тут они вдруг залопотали что-то между собой, язык у них какой-то странный, вроде как чем-то знаком, а понять ничего невозможно. А один из мужиков то на меня, то на лес пальцем тычет и повторяет слово чудное “Десен/ Десен!”

Ох и странным мне все это показалось! Огляделся я вокруг себя, с этого пригорка весь их поселок видно, домов этих игрушечных примерно с тридцать будет, тесно стоят, а кругом лес сплошной. Да, думаю, судя по пейзажу, до станции, пожалуй, не один километр по лесу махать. Ладно, лишь бы дорогу показали да попить бы дали. А жажда меня мучит ужас как, со вчерашнего дня ни росинки во рту не было, да и солнышко припекать начинает, небо — вёдро сплошное, одно только облачко над нами зависло. Смотрю, из дома женщина появилась, одета, как и мужики, в груботканую рубаху до полу, на голове тряпка грязная замотана, а с лица больно страшная, нос картошкой, глазки маленькие, один косит. Подошла к нам, улыбается, мужики вроде тоже скалиться начали. Слава богу, думаю, разрешится сейчас все. Видимо, мужики в работниках недавно, не освоились еще, ну а бабы, те вообще быстрее ко всему приспосабливаются.

— Здравствуй, хозяйка, день добрый! Заблудился я. Дай водички, умираю, пить хочу!

Баба, все так же улыбаясь, что-то мужикам сказала на своем непонятном языке, они ей тоже что-то в ответ полопотали немного и опять на меня уставились. Совсем не по себе мне стало, что же они по-русски ничего не понимают? А как же с хозяином объясняются? Хоть пару слов, а должны ведь знать!

— Пить, говорю, вода, понимаете? Жажда замучила! — и жест делаю, как будто пью из пригоршни.

Тут слышу, один из мужиков, что поменьше ростом, повторяет:

— Жаждо жадати!

— Чего? — говорю. — Какой еще жадати? А он снова свое:

— Жаждо жадати! — и головой кивает.

Баба, между тем, в дом зашла и несет мне воды в ковшике деревянном. Дошло до них, наконец! Ох, ну и пил же я, словно бочка бездонная, а когда напился, смотрю, а вокруг, наверно, уж полпоселка сбежалось. Вытаращились на меня, все в этих рубахах странных, немытые, нечесаные, зубы порченные. Ох, думаю, и куда ж меня занесло? Может, это беженцы откуда-нибудь? Хотя, неужели целая деревня беженцев? Странно как-то!

— Здрасьте, люди добрые, — говорю, — кто тут у вас за главного?

А они молчат да скалятся только.

— Эй, здесь кто-нибудь русский язык понимает? Молчат.

— Как выйти то отсюда? Дорога где?

Опять молчат. Вот, ё мое! Плюнул я в сердцах, что за напасть такая, и честно говоря по матушке по ним прошелся. Тут они как-то переглядываться стали озабоченно, потом головы задрали, на небо смотрят. Ну, глянул и я, что такое? Только что вёдро было, а тут, откуда не возьмись, грозовое облако появилось, прямо надо мною висит. Один из мужиков, тот, что про воду понял, выступил вперед.

— Суне надоца лыбать, облцева плакаста зела, сваретеся не надоца, а тедо брянет! — и пальцем мне то на облако, то на зубы свои показывает, и все опять кругом скалятся, дурдом просто!

А меня прямо ярость взяла, все нервы поднялись.

— Вот, — говорю, — остолопы! И откуда вас набралось-то столько! Дорога к станции где? Мать вашу! Станция! Поезда! Ту-ту-у! Ну?.. Не понимаете? Чурки нерусские! Басурмане херовы! Понаехали тут! Русский надо учить, понятно!

И тут я уж по всей матери их обложил, да еще и батюшку вспомнил до кучи. Только странное что-то произошло, потемнело вдруг, ветер поднялся, внутри облака загромыхало, а мужики как кинутся на меня, повалили, схватили за руки, за ноги да потащили куда-то. Я, конечно, вырываться, кричать, даже укусил одного за руку, а они ничего, только цепко держат, волокут и скалятся все так же! А что уж совсем странно, грозовое это облако вслед за нами движется, погромыхивая.